фото с http://poezosfera.ru

"Как-то раз мы с Юликом зашли в кабинку к нарядчику Юрке Сабурову. Юлий взял стопку карточек, по которым зеков выкликали на разводе -- они маленькие, величиной с визитку.
По привычке преферансиста Юлик стал тасовать их. Потасует, подрежет и посмотрит, что выпало. На второй или третий раз он прочитал:
"Смеляков Ярослав Васильевич, 1913 г.р., ст.58.1б, 10 ч.П, 25 лет,вторая судимость." Поэта Смелякова мы знали по наслышке. Из его стихов
помнили только "Любку Фейгельман", которую в детстве непочтительно распевали на мотив "Мурки":
До свиданья, Любка, до свиданья Любка!
Слышишь? До свиданья, Любка Фейгельман!
Слышали, что он до войны сидел. Неужели тот? Вторая судимость, имя и фамилия звучные как псевдоним... Решили выяснить.

Юрка сказал , что Смеляков ходит с бригадой на строительство дороги, и мы после работы пришли к нему в барак, Объяснили, что мы москвичи, студенты,
здесь -- старожилы, и спросили, не можем ли быть чем-нибудь полезны. -- Да нет, ничего не надо, -- буркнул он. Был неулыбчив, даже угрюм.
Мы поняли, что не понравились ему и распрощались: насильно мил не будешь. Но дня через два к нам прибежал паренек из дорожной бригады, сказал,
что Смеляков интересуется, чего мы не появляемся. -- Вы ему очень понравились, -- объяснил посыльный. Мы сразу собрались,
пошли возобновлять знакомство.

Это был как раз тот неприятный период , когда Бородулин запретил хождение по зоне. Поэтому мы со Смеляковым зашли за барак, сели на лавочку
возле уборной, и он стал читать нам стихи. Стрелок с вышки видел нас, но пока мы не лезли на запретную зону, происходящее мало его трогало.
Ярослав Васильевич -- он до конца жизни оставался для нас Ярославом Васильевичем, несмотря на очень нежные отношения -- знал, что читать:
"Кладбище паровозов", "Хорошая девочка Лида", "Мое поколение", непечатавшееся тогда "Приснилось мне, что я чугунным стал" и "Если я
заболею". (Это прекрасное стихотворение впоследствии так изуродовали, переделав в песню! Говорят, Визбор. Жаль, если он).
Стихи нам нравились, нравилась и смеляковская манера читать -- хмурое чеканное бормотанье. Расставаться не хотелось, и мы попробовали перетащить
его в нашу колонну. Не так давно я прочитал -- по-моему, в "Литературке" --статью кого-то из московских поэтов. Воздав должное таланту и гражданскому
мужеству Смелякова, он сообщал читателям, что в лагере Смелякову предложили легкую работу, в хлеборезке, но он гордо отказался и пошел рубать уголек... Было не совсем так.
Про нас и самих, в стихотворении посвященном Дунскому и Фриду, Володя Высоцкий сотворил микролегенду:
Две пятилетки северных широт,
Где не вводились в практику зачеты --
Ни день за два, ни пятилетка в год,
А десять лет физической работы.

Лестно, но не соответствует действительности: из десяти лет срока мы с Юлием на "физических работах" провели не так уж много времени.
И Ярославу никто не предлагал работу в хлеборезке, а в шахту на Инте он не спускался ни разу. Дело обстояло так: я пошел к начальнику колонны
Рябчевскому, который к нам с Юликом относился уважительно. Он называл нас "вертфоллер юден" -- полезные евреи. Такая категория существовала в
гитлеровском рейхе -- ученые, конструкторы, особо ценные специалисты. -- Костя, -- сказал я. -- Скоро весна, начнутся ремонтные работы, тебе
наверняка нужны гвозди. Я тебе принесу четыре килограмма, а ты переведи Смелякова на шахту 13/14.

Сделка состоялась . Гвозди я выписал через вольного начальника участка, и на следующий же день Ярослав Васильевич вышел на работу вместе с нами.
Уже на воле, в Москве, пьяный Смеляков растроганно гудел, встречаясь с нами:
-- Они мне жизнь спасли!
Это тоже неправда. Во первых, его жизни впрямую ничто не угрожало -- лагерь все-таки был уже не тот. А во вторых, главную роль в его
трудоустройстве сыграл старший нормировщик з/к Михайлов.

Полковником его звал и Ярослав Васильевич . Они понравились друг другу сразу. Для начала Свет определил Смелякова на заготовку пыжей. Pабота не бей
лежачего: бери лопатой смесь глины с конским навозом и кидай в раструб пыжеделки. Это хитрое приспособление, за которое заключенные рационализаторы
получили даже премию, при ближайшем рассмотрении оказывалось чем-то вроде большой мясорубки. Электромоторчик крутил червячный вал и через две дырочки,
как фарш выползали наружу глиняные колбаски -- пыжи для взрывников.

Со строительством дороги новые обязанности Ярослава Васильевича не сравнить, но и они показалась Полковнику слишком тяжелыми для такого
человека, как Смеляков. Он перевел его в бойлерную. Теперь, приходя на работу, Ярослав должен был нажать на пусковую кнопку и сидеть, поглядывая
время от времени на стрелку манометра -- чтоб не залезла за красную черту. Уходя, надлежало выключить насос.
Совестливый Смеляков по нескольку раз в день принимался подметать и без того чистый цементный пол. Раздобыв краски у художника Саулова, покрасил
коробку пускателя в голубой цвет, а саму кнопку в красный. И все равно оставалось много свободного времени. Мы с Юликом -- а иногда и со Светом --
забегали к нему поболтать. К этому времени мы уже знали его невеселую историю.

Сам он был нелюбителем высокого штиля и никогда не назвал бы свою судьбу трагедией. Я тоже не люблю пафоса -- но как по-другому сказать о том,
что со Смеляковым вытворяла искренне любимая им советская власть?

В 34-м году молодой рабочий поэт, обласканный самим Бабелем, заметил по поводу убийства Кирова:
-- Теперь пойдут аресты и, наверно, пострадает много невинных людей.
Этого оказалось достаточно. Ярославу дали три года. И немедленно распустили слух, будто посажен он за то, что стрелял в портрет Кирова. Зачем
стрелял, из чего стрелял -- неясно. Ясно, что мерзавец. Этим приемом чекисты пользовались часто. Одна очень знаменитая актриса
-- не помню, какая именно, но в ранге Тамары Макаровой -- оказалась на кремлевском банкете рядом с Берией и отважилась спросить: что с Каплером?
-- Почему вас интересует этот антисоветчик и педераст? -- ответил Лаврентий Павлович.
Это Каплер-то педераст? -- удивилась про себя актриса. У нее, видимо, были основания удивляться. Но вопросов больше не задавала: не может же
порядочную женщину волновать судьба педераста!.. Но это так, к слову.

А Смеляков вышел на свободу в 37-м , не самом хорошем, году. Вернулся в Москву, продолжал писать, но тут началась война. Другие писатели пошли в
армию капитанами и майорами -- кто в корреспонденты, кто в политруки. А Ярослава с его подпорченной биографией определили в стройбат. В первые же
месяцы их часть угодила в окружение. Ярослав Васильевич рассказывал, как они метались в поисках своих, и никто не мог указать им направление. Толкнулись
в штаб какой-то чужой части. Дверь открыл полуодетый майор-особист, пахнувший, по словам Смелякова, коньяком и спермой. Обматерил и вернулся к
своей бабе...

Весь стройбат попал в плен к финнам. Там Ярослав вел себя безупречно. Был, выражаясь языком официальных бумаг, "организатором групп
сопротивления". Поэтому во втором его лагере (втором -- это если не считать финского), в так называемом "фильтрационном", Смелякова продержали недолго
-- грехов за ним не водилось.

Было это в Подмосковном угольном бассейне . Там он познакомился с прелестной женщиной, работавшей в конторе; освободившись, женился на ней и
увез в Москву вместе с уже довольно большой дочкой.
Опять писал стихи, даже издал один или два сборника. И однажды, выпивая с Дусей и каким-то приятелем, сказал:
-- Странное дело! О Ленине я могу писать стихи, а о Сталине не получается. Я его уважаю, конечно, но не люблю.
Когда приятель ушел -- я ведь знал его фамилию, знал, но к сожалению забыл -- Дуся заплакала.
-- Если б ты видел, какие у него сделались глаза, когда ты это сказал!
-- А что я такого сказал? Сказал -- уважаю.
Но оказалось, что Сталину этого мало. Приятель вполне оправдал Дусины ожидания, и Смелякова посадили в третий раз, не считая финского раза.
Припомнили плен и припаяли кроме антисоветской агитации еще и измену Родине.

Я уже говорил : недолюбливая Сталина, Ярослав Смеляков всегда был и в лагере оставался советским поэтом -- может быть, самым искренне советским из
из всех. Послушав наши лагерные стишата, он сдержанно похвалил отдельные места в "Обозрении" и во "Враге народа", но с большим неудовольствием
отнесся к "Истории государства Российского". Зло и несправедливо, -- сказал он. Из написанного нами ему понравился только рассказ "Лучший из них".
Смеляков был вторым человеком, который сказал про нас: писатели. Первым был Каплер. И так случилось, что много лет спустя они оба написали нам
рекомендации в Союз Писателей.хх)

В стихах самого Смелякова, написанных в тюрьме и в лагере -- их не много -- злобы не было. Только печаль и недоумение; особенно в одном из них
-- не знаю, печаталось ли оно где-нибудь, кроме моих воспоминаний. Приведу его, как запомнил:

В детские годы, в преддверии грозной судьбы,
сидя за школьною партой, веснущат и мал,
я в букваре нашу заповедь "МЫ НЕ РАБЫ"
с детскою верой и гордостью детской читал.
Дальше вела меня века крутая стезя,
марш пятилеток над вьюжной страною гремел.
"Мы не рабы и не будем рабами, друзья!" --
в клубе фабзавуча я с комсомольцами пел.
...............(с т р о ч к у не п о м ню)...............
годы я тратил и жизь был потратить готов,
чтобы не только у нас, а на всей бы земле
не было белых и не было черных рабов...
Смело шагай по расшатанной лестнице лет!
К царству грядущего братства иди напролом!
Как же случилось, что я, запевала-поэт,
стал -- погляди на меня -- бессловесным рабом?
Не на плантациях дальних, а в отчем краю,
не в чужеземных пределах, а в нашей стране
в грязной одежде раба на разводе стою,
номер раба у меня на согбенной спине.
Я на работу иду, как убийца на суд --
мерзлую землю долбить и грузить доломит...

И все. Дальше не написалось. Скорей всего, поэту страшно было найти ответ на свой же вопрос: "Как получилось?.." Это было бы крушением его веры,
сломало бы соломинку, за которую Смеляков цеплялся до последних дней своей жизни. Даже в Москве -- вернее, в своем добровольном переделкинском
заточении -- он выспрашивал у нас с Юликом: ну, а как сейчас на собраниях? Спорят молодые? Или как раньше?..
Ничего утешительного мы ему сказать не могли.

Рабом Ярослав Васильевич в лагере не стал , рабского в нем не было ни грамма. Однажды мы втроем грелись на солнышке возле барака. Мимо прошел
старший нарядчик, бросил на ходу:
-- Здорово.
-- Здорово, здорово, еб твою мать! -- с неожиданной яростью сказал Смеляков. Мы его попрекнули: ну зачем же так? Ничего плохого этот мужик ему не делал -- пока.
-- Валерик, у него же глаза предателя. Вы что, не видите?!.
Между прочим его стихотворение -- вернее, то место, где он, веснущат и мал, читает
букварь -- подбило нас с Юликом на дополнительные две строчки для нашего, также недописанного, "Врага народа":
"Мы не рабы". Да, мы з/к з/к
"Рабы не мы". Немы, немы -- пока!

Жена Дуся прислала Ярославу письмо: у дочки скоро день рождения, как хотелось бы, чтоб ты был с нами!..
Ярослав Васильевич написал ответ -- но не послал, лагерный цензор не пропустил бы.
Твое письмо пришло без опозданья.
И тотчас -- не во сне, а наяву --
как младший лейтенант на спецзаданье,
я бросил все и прилетел в Москву.
А за столом, как было в даты эти
у нас давным-давно заведено,
уже шумели женщины и дети,
искрился чай, и булькало вино.
Уже шелка слегка примяли дамы,
не соблюдали девочки манер
и свой бокал по-строевому прямо
устал держать заезжий офицер.
Дым папирос под люстрою клубился,
сияли счастьем личики невест --
вот тут-то я как раз и появился,
как некий ангел отдаленных мест.
В тюремной шапке, в лагерном бушлате,
полученном в интинской стороне --
без пуговиц, но с черною печатью,
поставленной чекистом на спине...
Твоих гостей моя тоска смутила.
Смолк разговор, угас застольный пыл...
Но боже мой, ведь ты сама просила,
чтоб в этот день я вместе с вами был!

Печать, поставленная чекистом на спине -- это номер Л-222. Кстати, Смеляков умудрился где-то его потерять, и я собственноручно нарисовал
чернилами на белом лоскутке три красивые как лебеди двойки. Поэтому и запомнил.
После смерти Ярослава его вторая жена, Татьяна Стрешнева, опубликовала это стихотворение в одном из московских журналов, забыв указать, кому оно
адресовано. Получилось, что ей.

Мне неприятно говорить об этом, потому что Таня своей заботой очень облегчила последние годы жизни Ярослава Васильевича, была образцовой женой,
умела приспособиться к его трудному характеру. "Платон мне друг, но..."

О забавных обстоятельствах их знакомства я еще успею рассказать. А сейчас поспешу оговориться, что о трудном характере Смелякова я упомянул,
полагаясь на чужие свидетельства. О нем говорили -- грубый, невыносимый... Но в нашей с Дунским памяти он остался тонким, тактичным, и даже больше того
-- нежным человеком.
Как-то раз посреди барака Ярослав подошел к Юлику, обхватил руками, положил голову ему на плечо и сказал:
-- Юлик, давайте спать стоя, как лошади в ночном...
Много лет спустя мы вложили эту реплику в уста одному из самых любимых своих героев -- старику-ветеринару.

В лагере Ярослав Васильевич по техническим причинам не пил, но не без удовольствия вспоминал эпизоды из своего не очень трезвого прошлого.
Рассказал, как однажды, получив крупный гонорар, он решил тысячи три утаить от жены Дуси -- на пропой. Поделился этой идеей с товарищем; они вдвоем
возвращались из издательства на такси и уже успели поддать. Товарищ одобрил. Назавтра, протрезвев, Смеляков стал пересчитывать получку и обнаружил,
что нехватает как раз трех тысяч. Позвонил своему вчерашнему спутнику. Тот сразу вспомнил:
-- Я тебе сказал, что всегда зажимаю тыщенку-другую. А чтоб моя баба не нашла, прячу в щель между сиденьем и спинкой дивана.
Тогда вспомнил и Ярослав: он тоже спрятал заначку между спинкой и сиденьем. В такси...

Кладбище паровозов.
Ржавые корпуса.
Трубы полны забвенья,
свинчены голоса.

Словно распад сознанья -
полосы и круги.
Грозные топки смерти.
Мертвые рычаги.

Градусники разбиты:
цифирки да стекло -
мертвым не нужно мерить,
есть ли у них тепло.

Мертвым не нужно зренья -
выкрошены глаза.
Время вам подарило
вечные тормоза.

В ваших вагонах длинных
двери не застучат,
женщина не засмеется,
не запоет солдат.

Вихрем песка ночного
будку не занесет.
Юноша мягкой тряпкой
поршни не оботрет.

Больше не раскалятся
ваши колосники.
Мамонты пятилеток
сбили свои клыки.

Эти дворцы металла
строил союз труда:
слесари и шахтеры,
села и города.

Шапку сними, товарищ.
Вот они, дни войны.
Ржавчина на железе,
щеки твои бледны.

Произносить не надо
ни одного из слов.
Ненависть молча зреет,
молча цветет любовь.

Тут ведь одно железо.
Пусть оно учит всех.
Медленно и спокойно
падает первый снег.

В ту весну вода держалась недолго и ушла, унося с собой мусор и нечистоты. Дело в том, что уборной у нас не было -- по большой нужде бегали
на край овражка. А роль ассенизатора выполняли вешние воды. Построить уборную нам все-таки пришлось: к Смелякову на свидание
собиралась приехать Дуся. Заранее известно было, что остановится она у нас. Вот ради нее мы и затеяли строительство. Строили впопыхах, даже доски не
обрезали -- так из стандартных шестиметровых и соорудили будочку. Ребята смеялись: вы б ее хоть двухэтажной сделали!..
Перед Дусиным приездом мы побывали у Ярослава Васильевича в бойлерной. Пропуск на шахту нам устроил скульптор Коля Саулов: он как раз заканчивал
своего "Флагмана коммунизма" и наврал начальству, что Дунский и Фрид большие знатоки изобразительного искусства, а ему нужна консультация.
Мы прошли к Смелякову. Это была первая встреча после нашего отъезда с ОЛПа, и Ярослав Васильевич хотел отпраздновать ее по всем правилам. для
этого кто-то из вольных принес ему поллитра водки.
Трясущимися от нетерпения ручками он достал из заначки бутылку -- и выронил на цементный пол. Не Коля Саулов тут нужен был, а Роден -- чтобы
запечатлеть в мраморе отчаянье Ярослава. Эта трагическая фигура до сих пор стоит у меня перед глазами.
Мы утешали его: режим помягчел, на выходные зеков отпускают за зону -- выпьем у нас, на Угольной 14...
Приехала Дуся -- синеглазая, веселая, ласковая. Ей разрешили личное свидание с мужем, и они провели вместе три дня. Потом она уехала. Ярослав
был счастлив. Весело рассказывал:
-- Дуся сильно полевела. В перерыве между половыми актами вдруг сказала:
Яра, а у Молотова очень злое лицо...

Теперь он часто бывал у нас в домике. Уважительно и нежно разговаривал с Минной Соломоновной, читал новые куски из "Строгой любви".
Правда, первый визит чуть было не закончился крупными неприятностями. Мы -- как обещали -- подготовили угощение и выпивку, две бутылки красного вина.
Смеляков огорчился, сказал, что красного он не пьет. Сбегали за белым, то есть, за водкой. Слушали стихи, выпивали. Когда водка кончилась, в ход пошло
и красное: оказалось, в исключительных случаях пьет. Всех троих разморило и мы задремали.
Проснулись, поглядели на часы -- и с ужасом увидели, что уже без четверти восемь. А ровно в восемь Ярослав должен был явиться на вахту, иначе
он считался бы в побеге. И мы, поддерживая его, пьяненького, с обеих сторон, помчались к третьему ОЛПу. Поспели буквально в последнюю минуту.
Эльдар Рязанов где-то писал, что наш рассказ об этом происшествии подсказал им с Брагинским трагикомическую сцену в "Вокзале для двоих".

Прошло время, и Ярослав Васильевич женился на Татьяне Стрешневой, поэтессе и переводчице.
Она была в доме творчества "Переделкино" в тот день, когда туда приехал объясниться со Смеляковым приятель, заложивший его. Просил забыть старое, не
сердиться. Намекнул: если будешь с нами -- все издательства для тебя открыты! Ярослав не стал выяснять, что значит это "с нами", а дал стукачу по
морде. Тот от неожиданности упал и пополз к своей машине на четвереньках, а Смеляков подгонял его пинками. Это видела Татьяна Валерьевна, случайно
вышедшая в коридор. Сцена произвела на нее такое впечатление, что вскоре после этого она оставила своего вполне благополучного мужа и сына Лешу ушла
к Смелякову. Так она сама рассказывала.

После смерти Ярослава Васильевича мы отдали Тане его письма к нам и тетрадку с черновыми набросками "Строгой любви". Иногда я жалею об этом --
но если подумать: умер Смеляков, умерла Татьяна, нет уже Юлика. Скоро и меня не будет -- а кому, кроме нас, дорога эта потрепанная тетрадка?

Ильза, вольная девочка из бухгалтерии, принесла Ярославу Васильевичу тоненькую школьную тетрадку. На клетчатых страничках Смеляков стал писать у
себя в бойлерной, может быть, главную свою поэму -- "Строгая любовь". Писал и переделывал, обсуждал с нами варианты -- а мы радовались каждой строчке:
Впрочем, тут разговор иной.
Время движется, и трамваи
в одиночестве под Москвой,
будто мамонты, вымирают...
О своей комсомольской юности, о своих друзьях и подругах он писал с нежностью, с юмором, с грустью. Судьба у этой поэмы оказалась счастливой --
куда счастливей, чем у ее автора.

Впрочем сейчас, когда, как выражался мой покойный друг Витечка Шейнберг, "помойница перевернулась", переоценке подвергнута вся советская поэзия: уже
и Маяковский -- продажный стихоплет, и за Твардовским грешки водились... Что уж говорить о Смелякове! Хочется спросить яростных ниспровергателей:
помните, как такие же как вы, взорвали храм Христа Спасителя? Теперь вот отстраивают...
Вряд ли кто заподозрит меня в симпатиях к коммунистическому прошлому. Да, идея оказалась ложной. Да, были прохвосты, спекулирующие на ней -- в том
числе и поэты. Но всегда -- и в революцию, и в гражданскую войну, и после -- были люди, бескорыстно преданные ей. И преданные ею. Они для меня -- герои
высокой трагедии."

Валерий Фрид. 58 с половиной или записки лагерного придурка

Если я заболею,
к врачам обращаться не стану,
Обращаюсь к друзьям
(не сочтите, что это в бреду):
постелите мне степь,
занавесьте мне окна туманом,
в изголовье поставьте
ночную звезду.

Я ходил напролом.
Я не слыл недотрогой.
Если ранят меня в справедливых боях,
забинтуйте мне голову
горной дорогой
и укройте меня
одеялом
в осенних цветах.

Порошков или капель - не надо.
Пусть в стакане сияют лучи.
Жаркий ветер пустынь, серебро водопада -
Вот чем стоит лечить.
От морей и от гор
так и веет веками,
как посмотришь, почувствуешь:
вечно живем.

Не облатками белыми
путь мой усеян, а облаками.
Не больничным от вас ухожу коридором,
а Млечным Путем.

Из воспоминаний Чуева:
На одном обсуждении Смеляков сказал:
- Мне надоели эти Евгении Онегины с партийными билетами!

Стихийный митинг
- У американского посольства готовят трибуну и стягивают милицию, - сказал он, - сейчас будет стихийный митинг протеста...

Мне рассказывали, что в день свадьбы Евтушенко с Ахмадулиной в "Правде" вышла разгромная статья о Евтушенко. В то время это много значило.
Молодожены решили зайти к Смелякову, чтобы тот их поздравил. Они предстали перед ним, и юная Белла сказала:
- Ярослав Васильевич, мы с Женей сегодня расписались и вот пришли к вам...
- Это мне напоминает свадьбу Гитлера и Евы Браун, - мрачно сказал Смеляков. Он прочитал статью...

Киноновелла "Наваждение" из "Приключений Шурика"
Шурик читает стихотворение Смелякова, 3.47

Ярослав Смеляков родился 26 декабря 1912 (8 января 1913 н.с.) в Луцке в семье железнодорожного рабочего. Раннее детство прошло в деревне, где получил начальное образование, затем продолжил учение в московской семилетке. Рано начал писать стихи.
В 1931 окончил полиграфическую фабрично-заводскую школу, где публиковал свои стихи в цеховой стенгазете, писал обозрения для агитбригады. В это же время занимался в литературных кружках при "Комсомольской правде" и "Огоньке", был замечен Светловым и Багрицким.

В 1932 вышла первая книжка стихов Смелякова "Работа и любовь", которую он сам же и набирал в типографии как профессиональный наборщик.
В 1934 по необоснованному обвинению Я.Смеляков был репрессирован, выйдя на свободу в 1937. Несколько лет работал в редакциях газет, был репортером, писал заметки и фельетоны.
В первые месяцы Отечественной войны рядовым солдатом воевал в Карелии, попав в окружение, до 1944 находился в финском плену.
В послевоенные годы вышла книга "Кремлевские ели" (1948), в которую вошли лучшие стихи Смелякова, написанные до и после войны.
В 1956 была опубликована повесть в стихах "Строгая любовь", получившая широкое признание.
В 1959 появился поэтический сборник "Разговор о главном"; явлением в советской поэзии стала книга стихов "День России" (1967).
В 1968 была написана поэма о комсомоле "Молодые люди".
В последние годы поэт все чаще обращался к дням, людям и событиям своей молодости. Много ездил по стране (цикл "Дальняя поездка"), бывал за рубежом, о чем поведал в книге "Декабрь", в разделе "Муза дальних странствий".
Переводил стихотворения с украинского, белорусского и других языков народов СССР. Умер Я.Смеляков в 1972.
После смерти поэта вышли его книги "Мое поколение" (1973) и "Служба времени" (1975).

Я. В. Смеляков родился 26 декабря 1912 (8 января 1913 года) в Луцке (ныне Украина) в семье железнодорожного рабочего. Детство провёл в деревне, где окончил начальную школу. Затем он учился в Москве, в школе-семилетке.

Окончил полиграфическую фабрично-заводскую школу (1931). Занимался в литературных кружках при газете «Комсомольская правда» и журнале «Огонёк». Работал в типографии. Член СП СССР с 1934.

В 1934-1937 годах был репрессирован. Два близких друга Я. В. Смелякова - Павел Васильев и Борис Корнилов были расстреляны в годы Большого террора.

С 1937 ответственный секретарь газеты «Дзержинец» трудкоммуны имени Дзержинского (Люберцы). С 1939 ответственный инструктор секции прозы СП СССР.

Участник Великой Отечественной войны. С июня по ноябрь 1941 был рядовым на Северном и Карельском фронтах. Попал в окружение, находился в финском плену до 1944. Возвратившись из плена, Смеляков опять попал в лагерь, где его несколько лет «фильтровали». Вместе с ним в лагере находился брат Александра Твардовского, Иван. После лагеря Смелякову въезд в Москву был запрещен. Работал в многотиражке на подмосковной угольной шахте. В Москву ездил украдкой, ни в коем случае не ночевал. Благодаря , замолвившему слово за Смелякова, ему удалось вновь вернуться к писательской деятельности. В 1948 году вышла книга «Кремлевские ели».

В 1951 по доносу двух поэтов вновь арестован и отправлен в заполярную Инту.

Просидел Смеляков до 1955 года, возвратившись домой по амнистии, еще не реабилитированный.

Член Правления СП СССР с 1967, Правления СП РСФСР с 1970. Председатель поэтической секции СП СССР. Принимал участие в травле Солженицына.

Умер Смеляков еще нестарым человеком, месяц не дожив до шестидесятилетия. Не прибавила здоровья Ярославу Васильевичу ни новая жена (первая жена Дуся заочно развелась с ним, выйдя замуж за жокея московского ипподрома Бондаревского), ни новая квартира на Ломоносовском проспекте, ни бывшая фадеевская дача в Переделкине. А наиболее пронзительные строки увидели свет уже после его смерти, в перестройку. И среди них выделяется одно — о его первом следователе.

Рано начал писать стихи. Учась в ФЗУ (будучи «фабзайцем»), публиковал стихи в цеховой стенгазете. Писал также обозрения для агитбригады. Дебютировал в печати в 1931 году. Первый сборник стихов «Работа и любовь» (1932) сам набирал в типографии как профессиональный наборщик. Как и в следующем сборнике «Стихи», Смеляков воспевал новый быт, ударный труд.

В стихах использовал разговорные ритмы и интонации, прибегал к своеобразному сочетанию лирики и юмора. В сборниках послевоенных лет ( , 1948; «Избранные стихи», 1957) и поэме «Строгая любовь» (1956), посвященной молодёжи 1920-х годов, обнаруживается тяготение к простоте и ясности стиха, монументальности изображения и социально-историческому осмыслению жизни. Поэма, частично написанная ещё в лагере, получила широкое признание.

В произведениях позднего периода эти тенденции получили наиболее полное развитие. Одной из главных тем стала тема преемственности поколений, комсомольских традиций: сборники «Разговор о главном» (1959), «День России» (1967); «Товарищ Комсомол» (1968), «Декабрь» (1970), поэма о комсомоле «Молодые люди» (1968) и другие. Посмертно изданы «Мое поколение» (1973) и «Служба времени» (1975).

Род деятельности: Направление: Жанр: Язык произведений: Премии: Награды: Подпись:

Яросла́в Васи́льевич Смеляко́в (1913-1972) - русский советский поэт, критик, переводчик. Лауреат Государственной премии СССР ().

Биография

Ярослав Смеляков родился 26 декабря 1912 (8 января ) года в Луцке (ныне Украина) в семье железнодорожного рабочего. Детство провёл в деревне, где окончил начальную школу. Затем он учился в Москве, в школе-семилетке.

Окончил полиграфическую фабрично-заводскую школу (). Работал в типографии. По настоянию друга, журналиста Всеволода Иорданского, принёс свои стихи в редакцию молодёжного журнала «Рост», но перепутал двери и попал в журнал «Октябрь» , где был принят своим кумиром, поэтом Михаилом Светловым , который дал молодому поэту зелёную улицу. По иронии судьбы, в один из первых же рабочих дней в типографии ему доверили набирать собственные же стихи .

Занимался в литературных кружках при газете «Комсомольская правда » и журнале «Огонёк ». Член СП СССР с 1934 года.

С 1937 года - ответственный секретарь газеты «Дзержинец» трудкоммуны имени Дзержинского (Люберцы).

В 1939 году восстановлен в СП СССР, ответственный инструктор секции прозы.

Специальные (фильтрационные) лагеря были созданы решением ГКО в последние дни 1941 г. с целью проверки военнослужащих РККА, бывших в плену, окружении или проживавших на оккупированной противником территории. Порядок прохождения госпроверки («фильтрации») определялся Приказом наркома внутренних дел СССР № 001735 от 28 декабря 1941 г., в соответствии с которым военнослужащие направлялись в специальные лагеря, где временно получали статус «бывших» военнослужащих или «спецконтингента».

Срок отбывал в лагерном отделении № 22 ПФЛ № 283 при шахте № 19 треста «Красноармейскуголь». Шахта находилась между современными городами Донской и Северо-Задонск (с 2005 года микрорайон г. Донского).
На шахте работал банщиком, затем учётчиком.

Усилиями журналистов П. В. Поддубного и С. Я. Позднякова поэт был освобождён и работал ответственным секретарем газеты «Сталиногорская правда », руководил литературным объединением при ней . Вместе с ним в лагере находился брат Александра Твардовского , Иван. После лагеря Смелякову въезд в Москву был запрещён. В Москву ездил украдкой, ни в коем случае не ночевал .. Благодаря Константину Симонову , замолвившему слово за Смелякова, ему удалось вновь вернуться к писательской деятельности. В 1948 году вышла книга «Кремлёвские ели».

В 1951 по доносу двух поэтов вновь арестован и отправлен в заполярную Инту .

В казённой шапке, лагерном бушлате, полученном в интинской стороне, без пуговиц, но с чёрною печатью, поставленной чекистом на спине, - Ярослав Смеляков, 1953 г., лагерный номер Л-222

К его наиболее известным произведениям могут быть отнесены такие стихотворения, как , (отрывок из этого стихотворения читают главные персонажи Александра Демьяненко и Наталья Селезнёва в фильме «Операция «Ы» и другие приключения Шурика »), , , . Песню на стихи исполняли Юрий Визбор , Владимир Высоцкий , Аркадий Северный и другие.

Качество стихов Смелякова очень различно как в отношении их глубины, так и формы выражения; налицо - подлинный талант (что подтверждается такими знатоками, как Е. Винокуров , Н. Коржавин , З. Паперный), равно как и слабость общей позиции этого поэта, испытывавшего удары судьбы и впавшего в алкоголизм. Хорошие стихи Смелякова отличаются силой и выпуклой образностью языка, плохие - дешёвой рифмованной декламацией .

Всего написал 112 произведений. Автор публицистических и критических статей; занимался переводами с украинского , белорусского и других языков.

Напишите отзыв о статье "Смеляков, Ярослав Васильевич"

Примечания

Ссылки

• (аудиофайл mp3, 7Мб)
• М. Н. Бобкова. . Тульская областная универсальная научная библиотека. - к 100-летию со дня рождения Ярослава Васильевича Смелякова. Проверено 29 июня 2015.

Отрывок, характеризующий Смеляков, Ярослав Васильевич

– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…

В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d"un desastre publique, et je n"ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu"est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d"ami, mon cher. Decampez et au plutot, c"est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.

Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.

Ярослав Васильевич Смеляков. Родился 26 декабря 1912 (8 января 1913) года в Луцке Волынской губернии - умер 27 ноября 1972 года в Москве. Русский советский поэт и переводчик, литературный критик. Лауреат Государственной премии СССР (1967).

Ярослав Смеляков родился 26 декабря 1912 года (8 января 1913 по новому стилю) в Луцке Волынской губернии (ныне Украина).

Отец - Василий Еремеевич Смеляков, служил на железной дороге.

Мать - Ольга Васильевна, домохозяйка, происходила из семьи мещан Крицких, имевших купеческие корни.

Старшая сестра - Зинаида (1899 г.р.).

Старший брат - Владимир (1901 г.р.).

Ярослав был третьим и самым младшим ребенком в семье. О городе своего рождения - Луцке - он позже написал в стихах:

Я родился в уездном городке
и до сих пор с любовью вспоминаю
убогий домик, выстроенный с краю
проулка, выходившего к реке.

Мне помнятся вечерние затоны,
вельможные брюхатые паны,
сияющие крылья фаэтонов
и офицеров красные штаны.

Здесь я и рос. Под этим утлым кровом
я, спотыкаясь, начинал ходить,
здесь услыхал - впервые в жизни! - слово,
и здесь я научился говорить.

Ему было всего 1 год и 7 месяцев, когда к Луцку приблизился русско-немецкий фронт и семья Смеляковых уехала в Воронеж, на родину матери. Детство провёл в деревне.

В Воронеже Ярослав пошёл в 1-ю советскую трудовую школу. Знакомство с шедеврами русской поэзии, особенно с поэмами «Мцыри» и «Песнь о купце Калашникове», потрясло воображение Ярослава. Очень большое впечатление произвела на юного поэта книга стихов .

С 10 лет он начал писать стихи. Одиннадцатилетнего Ярослава мать послала к старшим детям в Москву для продолжения учёбы в семилетней школе, а вскоре и сама перебралась в столицу. Они жили в доме на Большой Молчановке, 31 (теперь на этом месте кинотеатр «Октябрь»).

В 1931 году окончил полиграфическую фабрично-заводскую школу. «В стенах этой школы, помещавшейся в Сокольниках, все мы с упоением дышали комсомольской атмосферой начала пятилеток», - писал поэт в автобиографии «Несколько слов о себе». Работал в типографии.

По настоянию друга, журналиста Всеволода Иорданского, принёс свои стихи в редакцию молодёжного журнала «Рост», но перепутал двери и попал в журнал «Октябрь», где был принят своим кумиром, поэтом Михаилом Светловым, который дал молодому поэту зелёную улицу. По иронии судьбы, в один из первых же рабочих дней в типографии ему доверили набирать собственные же стихи - сборник «Работа и любовь» (1932).

Еще учась в ФЗУ (будучи «фабзайцем»), публиковал стихи в цеховой стенгазете. Писал также обозрения для агитбригады. Дебютировал в печати в 1931 году. Смеляков воспевал новый быт, ударный труд.

Занимался в литературных кружках при газете «Комсомольская правда» и журнале «Огонёк». Вместе с ним литобъединение посещали тогда начинающие, а впоследствии именитые поэты Сергей Михалков, Маргарита Алигер и другие.

Член СП СССР с 1934 года.

В 1934-1937 годах был репрессирован. В годы террора два близких друга Я. В. Смелякова - поэты Павел Васильев и Борис Корнилов - были расстреляны. Позднее в стихотворении «Три витязя» Смеляков писал об этой дружбе:

Мы вместе жили, словно бы артельно,
но вроде бы, пожалуй, что не так -
стихи писали разно и отдельно,
а гонорар несли в один кабак.

С 1937 года - ответственный секретарь газеты «Дзержинец» трудкоммуны имени Дзержинского (Люберцы).

В 1939 году восстановлен в СП СССР, ответственный инструктор секции прозы.

Участник Великой Отечественной войны. С июня по ноябрь 1941 года был рядовым на Северном и Карельском фронтах. Попал в окружение, находился в финском плену до 1944 года. Возвратился из плена.

В 1945 году Смеляков опять был репрессирован и попал под Сталиногорск (ныне г. Новомосковск Тульской области) в проверочно-фильтрационный спецлагерь № 283 (ПФЛ № 283), где его несколько лет «фильтровали».

Специальные (фильтрационные) лагеря были созданы решением ГКО в последние дни 1941 года с целью проверки военнослужащих РККА, бывших в плену, окружении или проживавших на оккупированной противником территории. Порядок прохождения госпроверки («фильтрации») определялся Приказом наркома внутренних дел СССР № 001735 от 28 декабря 1941 года, в соответствии с которым военнослужащие направлялись в специальные лагеря, где временно получали статус «бывших» военнослужащих или «спецконтингента».

Срок отбывал в лагерном отделении № 22 ПФЛ № 283 при шахте № 19 треста «Красноармейскуголь». Шахта находилась между современными городами Донской и Северо-Задонск (с 2005 года микрорайон г. Донского). На шахте работал банщиком, затем учётчиком. Усилиями журналистов П. В. Поддубного и С. Я. Позднякова поэт был освобождён и работал ответственным секретарем газеты «Сталиногорская правда», руководил литературным объединением при ней. Вместе с ним в лагере находился брат , Иван. После лагеря Смелякову въезд в Москву был запрещён. В Москву ездил украдкой, ни в коем случае не ночевал. Благодаря , замолвившему слово за Смелякова, ему удалось вновь вернуться к писательской деятельности. В 1948 году вышла книга «Кремлёвские ели».

В 1951 по доносу двух поэтов вновь арестован и отправлен в заполярную Инту. Просидел Смеляков до 1955 года, возвратившись домой по амнистии, ещё не реабилитированный. Реабилитирован в 1956 году.

В стихах использовал разговорные ритмы и интонации, прибегал к своеобразному сочетанию лирики и юмора. В сборниках послевоенных лет («Кремлёвские ели», 1948; «Избранные стихи», 1957) и поэме «Строгая любовь» (1956), посвящённой молодёжи 1920-х годов, обнаруживается тяготение к простоте и ясности стиха, монументальности изображения и социально-историческому осмыслению жизни. Поэма, частично написанная ещё в лагере, получила широкое признание.

В произведениях позднего периода эти тенденции получили наиболее полное развитие. Одной из главных тем стала тема преемственности поколений, комсомольских традиций: сборники «Разговор о главном» (1959), «День России» (1967); «Товарищ Комсомол» (1968), «Декабрь» (1970), поэма о комсомоле «Молодые люди» (1968) и другие. Посмертно изданы «Моё поколение» (1973) и «Служба времени» (1975).

Среди наиболее известных произведений - «Если я заболею...» , «Хорошая девочка Лида» (отрывок из этого стихотворения читают главные персонажи и в фильме «Операция «Ы» и другие приключения Шурика»), «Кладбище паровозов», «Любка», «Милые красавицы России». Песню на стихи «Если я заболею» исполняли , и другие (фрагмент этой песни исполняют также главные персонажи и в фильме «Берегись автомобиля»).

Качество стихов Смелякова очень различно как в отношении их глубины, так и формы выражения; налицо - подлинный талант (что подтверждается такими знатоками, как Е. Винокуров, Н. Коржавин, З. Паперный), равно как и слабость общей позиции этого поэта, испытывавшего удары судьбы и впавшего в алкоголизм. Хорошие стихи Смелякова отличаются силой и выпуклой образностью языка, плохие - дешёвой рифмованной декламацией.

Член Правления СП СССР с 1967 года, Правления СП РСФСР с 1970 года. Председатель поэтической секции СП СССР.

В последние 15 лет жизни Смеляков - признанный, маститый поэт, любимый читателями. Он выступает на радио, в телевизионных передачах, гораздо больше других советских литераторов ездит по стране, бывает в зарубежных командировках, встречается с молодыми поэтами России и других республик. Многие начинавшие тогда свой творческий путь авторы с благодарностью вспоминали его строгую, но всегда доброжелательную и справедливую критику. Молодым литераторам он помогает публиковаться, отечески опекает их. Ярослава Васильевича уважали за стоический характер, принципиальность, доброту, юмор.

Ярослав Смеляков умер 27 ноября 1972 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 7).

В Новомосковском историко-художественном музее имеется экспозиция, посвящённая поэту. Представлен большой фотографический и документальный материал, в том числе черновики стихов, из сталиногорского периода жизни Смелякова, личные вещи (переданные вдовой поэта), а также книги учеников и друзей поэта с дарственными надписями.

В Луцке есть улица Смелякова.

Ярослав Смеляков. Если я заболею...

Личная жизнь Ярослава Смелякова:

В начале 1930-х годов его связывали нежные чувства с поэтессой . Молодые люди были влюблены, встречались, гуляли по Москве, читали друг другу стихи. Однако идиллия оказалась недолгой, они стали всё чаще ссориться и вскоре расстались, сохранив дружеские отношения. Во время одного из последних свиданий Ярослав подарил Маргарите массивное серебряное кольцо с масонской символикой: черепом и двумя скрещёнными костями. При этом он полушутя-полусерьёзно сказал: «Пока будешь носить кольцо, у меня всё будет хорошо».

Весной 1934 года Маргарита Алигер узнала, что Ярослав Смеляков в тюрьме и стала лихорадочно искать подаренное им кольцо, которое сняла с пальца и куда-то убрала, когда вышла замуж за композитора Константина Макарова-Ракитина. Однако поиски были тщетны. Спустя два года она случайно обнаружила кольцо в ящике письменного стола среди бумаг и тут же его надела. В пожилом возрасте она рассказывала знакомым загадочную историю с этим масонским кольцом, которое пропадало, когда Ярослав был в беде, и неожиданно находилось, когда дела его шли в гору. Перед последним арестом Смелякова в 1951 году кольцо надломилось и потом 20 лет пролежало непочиненным в столе среди бумаг, но в день похорон поэта Маргарита нашла его целым, хотя сама в ремонт не сдавала.

Дважды был женат.

Первый раз женился сразу после войны, когда жил в Сталиногорске. Его супругой стала простая женщина - Евдокия Васильевна Курбатова, которую в близком окружении звали Дусей. С ней он заочно развёлся после ареста, чтобы не подвергать её опасности репрессий (она вторично вышла замуж за известного жокея Московского ипподрома Александра Бондаревского). Именно первой жене посвящено его известное стихотворение «Памятник»:

Как поздний свет из тёмного окна,
я на тебя гляжу из чугуна.
Недаром ведь торжественный металл
моё лицо и руки повторял.
Недаром скульптор в статую вложил
все, что я значил и зачем я жил.
И я сойду с блестящей высоты
на землю ту, где обитаешь ты.
Приближусь прямо к счастью своему,
рукой чугунной тихо обниму.
На выпуклые грозные глаза
вдруг набежит чугунная слеза.
И ты услышишь в парке под Москвой
чугунный голос, нежный голос мой.

Вторая жена - Татьяна Валерьевна Смелякова-Стрешнева, поэтесса и переводчица.

Второй брак оказался прочным и счастливым. Смеляков помогал жене воспитывать Володю, сына от ее первого брака. Татьяна приспособилась к его трудному характеру, прощала вредные привычки и мимолётные увлечения, умела уладить конфликты, возникавшие из-за нетактичного поведения поэта на застольях.

Супругов сближала любовь к поэзии, искусству, природе, к людям и животным. В их двухкомнатной квартире в доме № 19 по Ломоносовскому проспекту и на даче в Переделкине, некогда принадлежавшей Александру Фадееву, жили две собаки-дворняжки, и ещё в последний год жизни поэт подобрал на улице беспородного щенка.

Жене Татьяне поэт посвятил несколько стихотворений. Самое красивое из них «Зимняя ночь». В нём говорится о возвращении из гостей по заснеженным ночным улицам Ленинграда с любимой, которая в снежных «блёстках похожа на русскую зиму-зиму». Стихотворение заканчивается словами:

И с тебя я снимаю снежинки,
как Пушкин снимал соболей.

Библиография Ярослава Смелякова:

1932 - Работа и любовь
1932 - Стихи
1934 - Дорога
1934 - Стихи
1934 - Счастье
1948 - Кремлёвские ели
1949 - Лампа шахтёра
1950 - Стихи
1956 - Строгая любовь
1957 - Избранные стихи
1959 - Разговор о главном
1959 - Строгая любовь
1960 - Работа и любовь
1961 - Стихи
1962 - Золотой запас
1963 - Работа и любовь
1963 - Хорошая девочка Лида
1964 - Книга стихотворений
1965 - Алёнушка
1965 - Роза Таджикистана
1966 - День России
1966 - Милые красавицы России
1967 - День России
1967 - Стихотворения
1967 - Строгая любовь
1968 - День России
1968 - Молодые люди
1968 - Товарищ комсомол
1970 - Избранные произведения в двух томах
1970 - Связной Ленина
1970 - Декабрь
1972 - Моё поколение
1975 - Служба времени. Стихи
1977-1978 - Собрание сочинений в трех томах
1979 - Стихотворения и поэмы

Из книги судеб. Ярослав Васильевич Смеляков (26 декабря 1912 (8 января 1913), Луцк - 27 ноября 1972, Москва) - русский советский поэт, критик, переводчик.

Родился в семье железнодорожного рабочего. Детство провёл в деревне. Рано начал писать стихи. Окончил полиграфическую фабрично-заводскую школу (1931). Учась в ФЗУ, публиковал стихи в цеховой стенгазете. Писал также обозрения для агитбригады. Дебютировал в печати в 1931 году. Работал в типографии. Первый сборник стихов «Работа и любовь» (1932) сам набирал в типографии как профессиональный наборщик. Как и в следующем сборнике «Стихи», Смеляков воспевал новый быт, ударный труд. Занимался в литературных кружках при газете «Комсомольская правда» и журнале «Огонёк».

В 1934 году был репрессирован. Вышел на свободу в 1937 году. Во время Второй мировой войны воевал на Северном и Карельском фронтах, попал в плен к финнам. После освобождения из плена в 1944 году Смеляков попал в лагерь, где провёл несколько лет, после освобождения въезд в Москву ему был запрещён. Работал в многотиражке на подмосковной угольной шахте. Благодаря Константину Симонову , замолвившему слово за Смелякова, ему удалось вновь вернуться к писательской деятельности, и он продолжил публиковать стихи. В 1948 году вышла книга «Кремлёвские ели». В 1951 году по доносу Ярослав Васильевич вновь был арестован и отправлен в заполярную Инту, где просидел до 1955 года, возвратившись домой по амнистии.

Награждён тремя орденами. Лауреат Государственной премии СССР (1967). В стихах использовал разговорные ритмы и интонации, прибегал к своеобразному сочетанию лирики и юмора. В сборниках послевоенных лет («Кремлёвские ели», 1948; «Избранные стихи», 1957) и поэме «Строгая любовь» (1956), посвящённой молодёжи 1920-х годов, обнаруживается тяготение к простоте и ясности стиха, монументальности изображения и социально-историческому осмыслению жизни.

В произведениях позднего периода эти тенденции получили наиболее полное развитие. Одной из главных тем стала тема преемственности поколений, комсомольских традиций: сборники «Разговор о главном» (1959), «День России» (1967); «Товарищ Комсомол» (1968), «Декабрь» (1970), поэма о комсомоле «Молодые люди» (1968) и другие. Посмертно изданы «Моё поколение» (1973) и «Служба времени» (1975).

К его наиболее известным произведениям могут быть отнесены такие стихотворения, как «Любка», «Если я заболею…», «Хорошая девочка Лида», «Милые красавицы России», «Я напишу тебе стихи такие…», «Манон Леско». Песню на стихи «Если я заболею…» исполняли Юрий Визбор , Владимир Высоцкий , Аркадий Северный и другие.

Ч ерез пару месяцев после окончания университета я, свежеиспечённый инженер, неожиданно для самого себя увлёкся спелеологией. В нашей группе был самым юным, но не чувствовал этого. Солидные инженеры и эсэнэсы, облачившись в штормовки и забросив за спины рюкзаки, забывали и о возрасте, и об учёных степенях, превращаясь в весёлых, компанейских парней. Спуски и подъёмы, блуждание по удивительному подземному миру Крыма наполняли пролетавшие осенние дни.

А через неделю после возвращения домой один из новых друзей пригласил меня к себе домой послушать интересный рассказ. Удивившись, пришёл. Рассказ услышал. Точнее, поэму под названием «Пепо» - пещерный поход - с описанием наших приключений: «Где стоит на карте точка, / не с вином там будет бочка, / а огромная дыра. / Слазить нам туда пора».

Слушали с удовольствием, сопровождая декламацию весёлым хохотом. А когда чтение закончилось, я спросил Владимира (автора), пишет ли он серьёзные стихи. Володя с улыбкой ответил, что когда-то писал. И даже посылал своему любимому поэту. «Ну и что? Ответил?» - допытывался я. «А как же: “Уважаемый товарищ П.! Если Вы не умеете писать стихи, то, пожалуйста, их не пишите. С уважением, Ярослав Смеляков”». О своём конфузе несостоявшийся стихотворец рассказывал почти с гордостью. Меня это удивило. По молодости лет.

На тот момент я знал всего два стихотворения Смелякова - благодаря Гайдаю («Девочка Лида») и Визбору («Если я заболею»). Настоящее знакомство случилось позже, когда купил в букинисте «Избранное» - солидный чёрный том небольшого формата. Впечатление было странное. Казалось, книгу писали два разных поэта. Первый: талантливый советский бытописатель, мастерски рифмующий всё на свете, от смерти Пушкина , в которой почему-то оказался виновен последний русский император, до дворового забивания козла. И второй: фантастический лирик, писавший так, что при чтении приостанавливается дыхание. В «Манон Леско» влюбился с первого прочтения, «эти сумасшедшие слова» были сказаны как будто за меня и обо мне. От удивительных переводов с идиша, из Матвея Грубияна, просто не мог оторваться:

Вспоминаю в июле, -

сердце, тише тоскуй! -

предрассветную пулю

и ночной поцелуй.

Строки поэта поражали первозданной естественностью, силой, мощью:

Я награжу тебя, моя отрада,

бессмертным словом и предсмертным взглядом,

и всё за то, что утром у вокзала

ты так легко меня поцеловала.

Любовь к поэту сохранилась на всю жизнь. Хотя, перефразируя Пущина, «не всем его стихам я поклоняюсь». Честно говоря, львиная доля из них вызывает сожаление. Написать такое вполне мог и казённый стихоплёт, каковых хватало всегда.

К ем же он был, русский поэт Ярослав Смеляков, соединивший в себе, казалось бы, несоединимое: тончайший аристократизм и беспардонную грубость, личное отчаяние и казённый оптимизм, упоённое служение своему дару и его откровенное разбазаривание? Понимал ли «трижды зэк Советского Союза / и на склоне лет - лауреат» (Илья Фоняков) цену, которую пришлось ему заплатить советскому Молоху за прижизненное признание? Или его предсказуемость, «хамство и пьянство», «похабство» правильных «интервью» (В. Корнилов) были той барщиной, которую он взвалил на себя, чтобы обезопаситься? И писать настоящее, не заёмное, вневременное? Не потому ли Штейнберг , В. Корнилов , Самойлов , не причастные, в отличие от Смелякова, к официально-советской мерзости вроде травли Солженицына, считали поэта своим - и восхищались его стихами?

Дадим слово самому Смелякову:

Я понял мысли верным ходом

средь достижений и обид -

своим избранникам природа

за превосходство нагло мстит.

Француза, сделанного тонко

из вкуса, сердца и ума,

поставит вдруг на четвереньки

и улыбается сама.

И гениального мальчишку

средь белоблещущих высот

за то, что он зарвался слишком,

рукой Мартынова убьёт.

И я за те мои удачи,

что были мне не по плечу,

сомкнувши зубы, не запла чу,

а снова молча заплачу .

Исповедальные строки написаны за четыре года до смерти. Он и платил. Молча. Тратя «своё первородство / на довольно убогий почёт» (В. Корнилов). Страдая от этого и сжигая пьянками давно подорванное здоровье.

Ноябрь 2014

Специально для альманаха-45

Стихи, посвящённые поэту

Аркадий Штейнберг

Не пора ли, братцы, в самом деле,

Начиная лет с пяти-шести,

Снова наказания на теле

Для удобства граждан завести?

Примем это мудрое решенье,

Возродим здоровый русский кнут:

С ним легко любое прегрешенье

Искупить на месте в пять минут.

Сталин был отнюдь не демократом

И посмертно осуждён не зря,

Обходился круто с нашим братом,

В тюрьмы заключал и лагеря.

Для чего бесхитростную тётку,

Что фарцует кофты и бельё,

Умыкать от мужа за решётку

И баланду тратить на неё?

Чем швырять на ветер сотни тысяч,

Государству есть расчёт прямой:

Лучше спекулянтку тут же высечь,

Справку дать и отпустить домой.

Лично я всегда стою за плети,

И теперь особенно стою,

Прочитав недавно в Литгазете

Некую идейную статью.

Выступлю публично в странной роли,

Свойственной призванью моему:

Я хочу, чтобы меня пороли,

Не сажая в лагерь и тюрьму.

Если я самоконтроль ослаблю,

Предпочту американский джаз,

Продуктовый магазин ограблю,

Невзначай женюсь в четвёртый раз,

Буду шарить по чужим карманам

Или стану - Боже упаси! -

Абстракционистом окаянным

По прямым приказам Би-Би-Си, -

Обращусь к властям я с просьбой скромной,

Чтоб меня отечески посек

Не специалист вольнонаёмный,

А простой советский человек.

Пусть меня дерут не генералы,

Не славянофилы из жидков,

А природный православный малый -

Ярослав Васильич Смеляков.

Вы вовек другого не найдёте

Ни в стихосложенье, ни в гульбе,

Коренной русак по крайней плоти, -

Гласно заявил он о себе.

Он не сноб, не декадент лощёный,

Так сказать, духовная родня,

Между прочим, бывший заключённый.

Я хочу, чтоб он порол меня.

Нам во имя равенства и братства,

Для внедренья правды и добра

Человечное рукоприкладство

Широко распространить пора.

Смеляков

Не был я на твоём новоселье,

И мне чудится: сгорблен и зол,

Ты не в землю, а вовсе на север

По четвёртому разу ушёл.

Возвращенья и новые сроки

И своя, и чужая вина -

Всё, чего не прочтёшь в некрологе,

Было явлено в жизни сполна.

За бессмертие плата - не плата:

Светлы строки, хоть годы темны...

Потому уклоняться не надо

От сумы и ещё от тюрьмы.

Но минувшее непоправимо.

Не вернёшься с поэмою ты

То ль из плена, а может, с Нарыма

Или более ближней Инты.

Отстрадал и отмаялся - баста!

Возвышаешься в красном гробу,

Словно не было хамства и пьянства

И похабства твоих интервью,

И юродство в расчёт не берётся,

И все протори - наперечёт...

И не тратил своё первородство

На довольно убогий почёт.

До предела - до Новодевички

Наконец-то растрата дошла,

Где торчат, как над лагерем вышки,

Маршала, маршала, маршала.

В полверсте от литфондовской дачки

Ты нашёл бы надёжнее кров,

Отошёл бы от белой горячки

И из памяти чёрной соскрёб,

Как ровняли овчарки этапы,

Доходяг торопя, теребя,

Как рыдали проклятые бабы

И, любя, предавали тебя...

И совсем не как родственник нищий,

Не приближенный вдруг приживал,

А собратом на тихом кладбище

С Пастернаком бы рядом лежал.

Памяти Смелякова

Мы не были на «ты»

(Я на семь лет моложе),

И многие черты,

Казалось, в нас не схожи.

Он был порою груб

И требовал признанья.

Но вдруг срывалось с губ

Заветное желанье -

Желанье быть таким,

Каким он быть боялся.

И с неба серафим

Тогда к нему спускался.

Тогда в распеве строф,

Немыслимых вначале,

Звучали пять-шесть слов,

Что спать нам не давали.

Наверное, он знал,

Что восхваленья пошлы

И что к его словам

Прислушаются позже.

И вот уже молва

К поэту благосклонней...

Он вырос, как трава

На каменистом склоне.

И отошёл легко

В блаженный сон России

Смеляков

Ярослав Васильич.

Борис Суслович

Запоздалый реквием

…его мололо время,

и он его молол.

Я. Смеляков

К таланту - отсидки в нагрузку,

И пьянки, и ранняя смерть.

О счастье и думать не сметь

По-русски ли, по-белорусски.

Значок прицепила судьба

(Почти канцелярская мета

Для зэка, страдальца, поэта):

Не лауреата - раба.

Илья Фоняков

Вот он весь - поношенная кепка,

Пиджачок да рюмка коньяка,

Да ещё сработанная крепко

Ямба старомодного строка.

Трижды зэк Советского Союза

И на склоне лет - лауреат,

Тот, за кем классическая муза

Шла, не спотыкаясь, в самый ад, -

Что он знал, какую тайну ведал,

Почему, прошедший столько бед,

Позднему проклятию не предал

То, во что поверил с юных лет?

Схожий с виду с пожилым рабочим,

Рыцарь грубоватой прямоты,

Но и нам, мальчишкам, между прочим,

Никогда не говоривший «ты», -

Он за несколько недель до смерти,

Вместо громких слов про стыд и честь,

Мне сказал: «Я прожил жизнь. Поверьте,

Бога нет. Но что-то всё же есть...»

Иллюстрации:

фотографии Ярослава Смелякова разных лет;

обложки нескольких книг;

последний приют поэта…